Княжеский советник Давид направился через Лядские ворота на Клов, где к нему присоединился лекарь Андрей. Вместе они выехали на дорогу, ведущую в Васильев. Вот и всё, что удалось выведать затем двум Милкиным служанкам у жителей Клова. Впрочем, и так было ясно, что муж возьмёт с собой в дорогу товарища. Также было очевидно, что они направятся на юг от Киева, раз её любый Давид уезжает по «государевым делам». Но что же дальше?.. И сам Данила Романович, говорят, как сквозь землю провалился. Неутешная молодая жена терялась в догадках.

А тут ещё, как назло, погода испортилась. Резко похолодало, сделалось сыро, пасмурно, словно бы вслед исчезнувшему милому с севера потянулись целые стада тяжёлых свинцово-чёрных туч. От этого на сердце сделалось так тяжело и тоскливо…

Не знала Милка, да и никто из горожан не знал, даже более того – предположить не мог, что юго-западнее Киева вообще наступила настоящая зима. Между прочим, жители одной из тамошних деревушек отправившись в один ненастный день за хворостом, чтобы протопить свои жалкие лачуги, обнаружили, что лежавшее в лесной чаще озерцо замёрзло и покрылось коркой льда. Поражённые смерды принялись было пробовать лёд ногами, чтобы выяснить, насколько он толстый. Как вдруг заметили на противоположном берегу шатёр, около которого паслись стреноженные кони. За лошадьми присматривал коренастый бородач, неподалёку от него стояли ещё двое. Одного рассмотреть не удалось, потому что он был одет в серый плащ, спускавшийся почти до щиколоток, а его голову полностью скрывала странной формы накидка. Другой был не очень высок, но держался прямо, уверенно и время от времени поглаживал коротко остриженные темно-каштановые волосы и аккуратную бородку.

И тут рядом с оторопевшими бедняками будто из-под земли вынырнул четвёртый. Этот был высок, светловолос и голубоглаз, бороды не носил. На пальце у него переливался вправленный в золотой перстень огромный голубой камень, что указывало на невероятное богатство. Смерды принялись прикидывать в уме, что это может быть за боярин, когда пришелец очень вежливо, но настойчиво предложил им исчезнуть с озера подобру-поздорову и никому не рассказывать, что они здесь кого-то видели. Говорил он с едва заметным акцентом, выдававшим иноземное происхождение. Сборщики хвороста переглянулись, не зная, как себя вести. Тогда пришелец жестом подозвал их поближе и перешёл на шёпот. Что он там нашептал, неизвестно, однако слова свои подкрепил щедрым жестом, выдав каждому по десять резанов серебром.

Обалдевшие от такой удачи смерды поспешили убраться восвояси. Они и впрямь никому ничего не рассказали – кроме своих жён, разумеется. К вечеру всё селение гудело, как растревоженный улей. А ночью случилась ужасная гроза. Ветвистые молнии резали небосвод вдоль и поперёк, от раскатов грома закладывало уши. Никто из смердов не спал, все боялись лесного пожара, который запросто мог возникнуть от попадания молнии в дерево, и молили наипаче Илью Громовержца, а также Пресвятую Богородицу со всеми угодниками защитить их от напасти. И страстные молитвы были услышаны – никакого пожара не случилось.

После этих ночных безобразий все единодушно сошлись на том, что сборщики хвороста встретили на озере нечистого духа со своими приспешниками. Тем более, прослышав о серебре, на деревеньку налетели тиуны и почти всё отобрали. Едва по одной монетке и перепало беднякам. Ясное дело – серебро сатаны нечистое, как пришло, так и ушло!..

Зато ещё через три дня, как раз на Рождество Богородицы, погода наладилась, и сразу все вернулись в Киев – и Карсидар, и Михайло, и Читрадрива. И даже Данила Романович прибыл со всем своим эскортом. Государь был страшно рад чему-то, глаза его так и сверкали. Немедленно созвав большой военный совет, он сообщил всем удельным князьям, боярам и воеводам, что единолично принял решение не нападать на татарское войско на левом берегу, а всеми силами боронить город. Не слушая более никаких возражений, не ожидая также и одобрения, государь сказал, что позже посвятит всех в подробности плана битвы, после чего удалился из гридницы.

Все были поражены тем, как резко изменились намерения Данилы Романовича, который совсем недавно утверждал, что позволить Бату осадить столицу Руси – чистейшее безумие. Оживлённые толки породило и отсутствие на военном совете Давида.

Впрочем, с Карсидаром всё было более или менее ясно – должен же он дать молодой жене возможность излить всю нежность, накопившуюся в сердце за время его отсутствия! А Милке так хотелось показать мужу свою любовь, поведать ему, как долго она за ним плакала, как молилась Богу, чтобы Он охранил её ненаглядное ладо от всевозможных напастей, как умоляла о заступничестве Богородицу, Рождество которой отмечалось сегодня…

Глава XXII.

ВЛАСТЬ МОЛНИИ

Лютая стужа сковала всё вокруг, и если жизнь ещё как-то пыталась противостоять наступившим холодам, то неживая природа замерла надолго. До первой оттепели, до весны. Даже могучий Днепр мирно спал, скованный толстым ледяным панцирем. Только лёгкий ветерок, дувший у самой земли, вздымал мелкую позёмку, невидимую в предрассветной мгле.

По льду бежал человек. Бежал, выбиваясь из сил, часто спотыкался, едва не падал. Дышал тяжело, с хрипением. Вырывавшийся изо рта пар мгновенно оседал на его усах и бороде, и без того уже порядком заиндевевших. Изредка бегун позволял себе перейти на шаг, чтобы немного передохнуть. Однако сознание долга гнало его вперёд, и толстый лёд под ногами вновь начинал звонко петь, когда человек бежал, часто спотыкаясь, едва не падая.

Только неверный изменчивый ветерок да песня льда помогали ему ориентироваться. Небо ещё с вечера затянули непроницаемые слоистые облака, сквозь которые не просвечивали ни звёзды, ни луна. Оставшийся далеко позади город также был окутан мраком. Приходилось выбирать направление инстинктивно. Больше всего бегун боялся забрать либо круто влево, либо вправо. Тогда бы он стал передвигаться вдоль русла реки…

Неожиданно звук его шагов сделался глухим, под ногой хрустнула сломанная ветка. Левый берег. Наконец-то!

Человек споткнулся, упал на колени и отрывисто прохрипел:

– Эй!..

Где-то слева в отдалении вспыхнули светляки и быстро метнулись к нему. Раздался дробный перестук конских копыт. Через минуту человека окружили всадники в тёплых меховых одеждах. Один из них спрыгнул с коня, склонился над упавшим и схватил его за плечи. Бегун дико вскрикнул. Остальные всадники поднесли факела поближе. Тогда из мрака проступили их плоские лица с резко выделяющимися скулами, щёлочки-глаза и островерхие шапки. Также стало видно, что в плече бегуна торчит обломанное с двух сторон древко стрелы, прошившей кольчугу насквозь. На ладони татарина, который поддерживал раненого и задел обломок стрелы, застывала его кровь.

Предводитель плосколицых, всадник в огромной меховой шапке, с блестящей нагрудной пластиной, украшенной затейливым узором, нагнулся с лошади и проговорил что-то неразборчивое. Спешившийся слегка встряхнул бегуна и, коверкая слова, спросил:

– Там что в Минкерфан? В Киев?

Раненый застонал, окинул татар мутным взглядом и, с трудом разлепив потрескавшиеся на морозе губы, прошептал:

– Всё… Порешили колдунов. Обоих…

Его сообщение вызвало бурю восторга. Однако старший продолжал допытываться через толмача: как убили? где остальные?

– Остальных… нету. И Серафим погиб, и Клим… Юрий тоже. Всех порубал проклятый колдун Хорсадар. Один я ушёл…

Раненый умолк, его голову окутывал знойным облаком горячечный жар. Но толмач настойчиво требовал: ещё говори, ещё. И он говорил:

– Как и задумали… Им сонного зелья… подсыпали. Они ничего не заподозрили, это не яд. Знать, не почуяли… Потом спать отправились. А нас слуги впустили, ну, мы их всех для начала… чтоб не передумали часом и тревогу не подняли. Этого светловолосого… лекаря Андрея… Дрива… Серафим ножом, прямо в постели… как свинью… Он и не пикнул… Пошли к Хорсадару… Так он спал с женой, ну и… Клим, дурак, в потёмках не разобрал, полоснул её. Она только всхлипнула: «Давидушка…» Тот прямо сбесился, как пёс, даром что сонный… Климку с Серафимом вмиг порешил, за Юрия принялся… Тут я его и достал! В спину под сердце ткнул!.. Он, хоть колдун, а подох…